– Рад за тебя, Ремунас, – улыбнулся он своему воеводе. – Теперь у тебя и жена, и сынок есть, будущий воин. Скоро ли еще нас порадуешь пополнением в своем семействе? Нам много надо воинов для княжества.

Тут уж смутилась Любава.

– Я постараюсь, князь, – обнадежил его воевода. А потом обернулся к жене, обнял ее и тихонько шепнул: – Все хорошо, мое сердце, все хорошо.

И Любава улыбнулась, положив голову на плечо мужу. Она уже начала привыкать к ласковым словам на чужом языке, которые нашептывал ей ставший любимым мужчина, лаская ее и даря ей радость.

Глава 2

Побратимы

Краков, столица Королевства Польского, осень 1399 года

Королева Ядвига, так любимая польским народом, только недавно скончалась, а к месту ее погребения уже стекались толпы людей, прося для себя защиты и помощи. Как к святому месту шли люди к ее гробнице, веря в то, что королева-заступница не оставит их в отчаянии и бедах.

В этот вечер перед местом упокоения королевы долго стояла на коленях девушка, горячо молясь и поднимая время от времени к слабо освещаемому огнями свечей потолку костела залитые слезами глаза. Если бы кто мог услышать слова молитвы, обращенной к почившей королеве, то немало удивился бы, ибо просила она о спасении жизни чужеземного рыцаря.

– Снизойди ко мне, святая королева, – молила девушка, стоящая на коленях, – не дай погибнуть тому, кого выбрало мое сердце. Пусть он и иноземный рыцарь, но он добр и чист душой, я чувствую это. Он хороший человек, и он дорог мне. Никто другой никогда в этой жизни не будет мне нужен, кроме него. Ты же знаешь, что это такое – потерять любимого. Пожалей же меня, пресветлая Ядвига, не ввергай в пучину отчаяния. Как смогу я жить на белом свете, если тот, кого люблю, сложит голову на поединке?

Молившаяся так истово и горячо девушка была дочерью мазовецкого шляхтича Збышека из Ягелонца, уже несколько лет пребывавшего при дворе Краковского короля Владислава Ягелло. А рыцарем, за которого она так слезно просила, был бургундский вельможа Раймонд де Клер, прибывший около полугода назад ко двору могучего короля в поисках новых приключений. Его путь, начавшийся во владениях ордена крестоносцев в Пруссии, привел его в Польшу, где, как он слышал, много сильных и умелых рыцарей, а охота такая, какой ни в одной стране Европы не найдешь.

Рыцарь де Клер довольно легко прижился при польском дворе и быстро стал понимать чужую для него речь. Говорить не пытался никогда, и его окружению и в голову не приходило, что он может разуметь их речи без толмача. Поэтому и не таились. А бургундец часто дивился про себя их наивности. Как могучие туры в их дремучих лесах, они полагались на свою недюжинную силу, не пытаясь даже плести сети интриг.

И случилось так, что после хмельного застолья в нечаянном разговоре было упомянуто имя сына герцога Бургундии Филиппа Смелого – графа Жана Невера. Совсем недавно наследник герцогской короны встал во главе французских крестоносцев, отправившихся на помощь венгерскому королю Сигизмунду в борьбе с турками. Крестоносцы сражались отчаянно, а граф Невер проявил такую отвагу, что получил прозвище Бесстрашный. Однако ему не повезло, и он попал в плен к туркам. И тут в разговоре какой-то молодой рыцарь, подогретый выпитым за столом, вдруг сказал, что эта смелость вышла боком Бургундскому герцогу, коль пришлось заплатить за свободу сына немерено дукатов – аж двести тысяч. Слишком дорого, мол, обошлась смелость. Этого рыцарь де Клер снести не мог, поскольку расценил как оскорбление Бургундскому двору. Он незамедлительно шагнул вперед и бросил к ногам говорившего перчатку. Тот удивленно посмотрел на возмущенного гостя королевского двора и быстро протрезвел, когда понял, что предстоит сразиться с чужеземным рыцарем. Перчатку он поднял, рыцарская честь не позволяла поступить иначе, но в душе осознал, какого свалял дурака. И зачем было обижать бургундцев, тем более что на трезвую голову он и сам понимал, что граф Невер был и правда смелым и решительным человеком, заслужившим прозвище Бесстрашный. Но вызов был брошен и принят, разрешение на бой получено, и время для него назначено.

Противником бургундского рыцаря в предстоящем поединке оказался молодой польский шляхтич небогатого, хоть и старинного рода, успевший завоевать рыцарский пояс и золотые шпоры. Звался он Янек из Збыховца и был парень крепкий, рослый и опытный в сражениях и в охоте на дикого зверя.

Утром другого дня, когда на трибунах вокруг ристалища собралось множество людей, было объявлено, что биться будут пешими и на мечах.

– И на смерть, не на плен, – добавил вдруг громко бургундский рыцарь на чистом польском языке (и когда только научился?). – Затронута честь Бургундского двора и моего герцога.

Народ на трибунах затих, и сражение началось. Оба рыцаря были мужчины высокие и сильные, оба молоды. Однако бургундец был опытнее на ристалище, и это сразу стало понятно всем. Польский рыцарь был могуч, широкоплеч и крепко стоял на мощных, как молодые дубки, ногах. Но длинноногий, изящный бургундец упорно наседал на него, нанося удары огромной силы. От ответных ударов легко уходил, чуть отступая в сторону и делая едва заметный поворот туловищем. А достигшие цели удары смягчал, оттягивая на себя щит. Такой техники польские рыцари не знали.

Ожесточенная схватка длилась уже довольно долго, но зрители на трибунах сидели, затаив дыхание, слышен был только зловещий звон металла и звук шагов передвигающихся по ристалищу рыцарей. И вдруг Янек из Збыховца, споткнувшись, упал. Бургундский рыцарь тут же прыгнул на него, придавил коленом живот и вытащил из-за пояса кинжал-мизерикордию. Жизнь молодого шляхтича, как видно, подошла к концу. А умирать ему не хотелось.

– Пощади, – прошептал он в лицо склонившемуся над ним противнику, – пощади, я был неправ.

И тут как эхо разнесся над трибунами звонкий девичий голос:

– Пощади, пощади его, рыцарь.

Де Клер, не отпуская противника, поднял голову и с удивлением увидел вставшую во весь рост на трибуне высокую и стройную, как березка, девушку, отчаянно устремившую к нему дрожащие руки. Он перевел взгляд на короля. Владислав Ягелло сидел хмурый, поражение польского рыцаря явно пришлось ему не по душе. Но он взглянул на чужеземца спокойно и кивнул. Тогда бургундец легко поднялся на ноги и протянул руку своему поверженному противнику, помогая ему встать. Затем повернулся лицом к трибунам и громко сказал:

– Желание дамы для меня закон. Его жизнь теперь принадлежит вам, прекрасная панна. Он – ваш.

А на душе скребли кошки, поскольку эту панночку рыцарь хорошо знал и не раз любовался ее синими глазами и золотыми косами. Он даже мечтал, что когда-нибудь назовет ее, Ясенку, дочь польского шляхтича, своей. А она, оказывается, болела душой за молодого поляка.

– Моя жизнь, рыцарь, отныне принадлежит тебе, – возразил Янек из Збыховца, – я проиграл, а ты сохранил мне жизнь, и я готов теперь отдать ее за тебя. А панна та чужая мне, ей не нужны ни моя жизнь, ни мой меч.

На душе у рыцаря потеплело. Он бросил взгляд на все еще бледную прекрасную панночку, улыбнулся ей и повернулся к шляхтичу.

– Пусть будет так, рыцарь, – сказал тихо. – Ты хорошо дрался, но я отстоял честь своего герцога и больше зла на тебя не держу.

И они разошлись с поля битвы в разные стороны под громкие приветственные крики. Навстречу им бросились оруженосцы, каждый из которых болел душой за своего рыцаря.

А вечером, когда в королевском замке был дан пир по случаю такого красивого поединка с благополучным завершением, Раймонд де Клер улучил момент поговорить с прекрасной Ясенкой.

– Довольны ли вы, милостивая панна, что я сохранил жизнь дорогому вам шляхтичу? Он теперь ваш, – сказал, а глаза пытливо заглядывали в милое лицо, отыскивая признаки смущения.

Но синие очи смотрели ясно.

– Я не знаю этого молодого рыцаря, никогда раньше его не видела.

– Зачем же заступились за него, зачем спасли ему жизнь?